90-летний орловец, мальчишкой переживший страшные годы оккупации: «Меня вырастила и воспитала война»

Николаю Михайловичу Строеву в этом году исполнилось 90 лет. В его жизни было многое. Ещё ребёнком он пережил приход немецко-фашистских захватчиков в Орёл, голод и смерть родителей, которых забрала война. Публикуем его воспоминания о том страшном времени.

 

Первые картины войны

Без воспоминаний о самом первом дне войны никак не обходится. То раннее летнее утро – особенное. Жил себе и жил, были маленькие детские проблемы, были ребячьи радости и игры,  но вот утром мама трясёт за плечо:

  – Вставайте, ребята, война началась! И сразу всё делается другим.

Яркий, солнечный мир потемнел. Всё  происходит в каком–то сером тумане. И сейчас на этом сером, туманном  экране всплывают отдельные картины. То, что больше всего запомнилось одиннадцатилетнему мальчишке.

Вот одна картинка: по деревенской улице туда-сюда снуют люди, на подводах, на ручных тележках завозят во дворы  мешки, бочки, складывают в сараи сено, ссыпают в закрома зерно. И все это молча, мрачно. Правление колхоза постановило раздать все запасы по дворам, чтобы врагу не досталось. К слову, эти мука, зерно, сено и прочее дали нам возможность почти два военных года прожить без голода в деревне Гуторово под Орлом, где я жил тогда, колхоз был богатый.

Вот вторая картинка: над нашими головами черной стеной пошли немецкие бомбардировщики – бомбить Орел. Шли, как на параде, строем – одна линия за другой. Но откуда-то вылетели наши краснозвёздные «ястребки», и лица взрослых посветлели. Над нами закрутился воздушный бой.  Наверное, силы были неравные. Вот одна машина загорелась. Вот другая круто пошла вниз… И взрослые, глядя на это, заплакали. Страшно было смотреть. И так мучительно жаль было наших летчиков!

«На завтра немцы пришли к нам»

3 октября пришло известие, что немцы взяли Орёл. Через несколько дней из соседней деревни прибегает наша тётя.

– К нам немцы пришли, забирают свиней. Скорей колите свою свинью, а то её уведут, а мясо, может быть, не тронут.

Отец на фронте, мама колоть свинью не может – не женское это дело, значит, все сделать должны мужики. Мужики – это мы с братом, мне в это время 11 лет, ему-13. 

вели во двор восьмимесячного, здоровенного поросёнка. И брат, как старший, ударил его обухом топора по голове, чтобы оглушить. Какое-там оглушить! Поросёнок и не подумал падать замертво, а заорал изо всех сил. Пришлось гоняться за ним по двору. Соседи помогли зарезать и разделать животину.

А на завтра немцы пришли к нам. Хорошо одетые, уверенные в себе, весёлые. В наш двор въехала немецкая полевая кухня. Помощники повара стали ловить и резать кур и гусей, потащили с сеновала наше сено для своих коней. Повар пошёл в дом осматривать наши запасы. И все так, точно нас – хозяев всего этого, нет на свете. Взяли, что им нужно, сделали, что хотели, и пошли себе. Отобрали у кого-то из деревенских двух быков, завели в наш двор, застрелили, стали варить обед. Дрова, ясное дело, наши.

Это были только цветочки. Военная фронтовая часть ушла дальше, а в деревню пришёл второй эшелон и стал устраивать немецкий порядок. Повесили около бывшего правления буфер от вагона. Пять ударов – и где бы ты ни был — беги в сборное место. За опоздание смертная казнь. Ни старым, ни малым снисхождения нет.

Появились два коменданта – хромые немецкие фронтовики с костылями. В добротных колхозных сараях они стали организовывать образцовую немецкую ферму по снабжению войск продуктами питания. У населения отобрали коров, которые получше, конфисковали корм для них. Обслуживали ферму, на полях работали взрослые гуторовцы, бывшие колхозники. Они стали теперь не люди, не граждане, а нумерованная рабсила.

Чтобы хозяева не перепутали, каждому на шею повесили бирку. На ней латинским шрифтом название деревни и порядковый номер работника. Мы с братом тоже попали в работники.

«Ради деревни стерпел»

Летом разгружали машины, возили и носили корма, воду. На каждую работу собирали бригаду, за каждой бригадой надзирает немец – надсмотрщик. Пилотка надвинута на лоб, в руках палка. Мы с братом таскаем какие-то ящики на склад. Принёс с машины, положил в штабель. И немец бьет палкой по спине. Получил палочную благодарность, иди за другим ящиком. Это у них такое специальное обращение с работником. Наш сосед тракторист рассказывал: привел меня один из комендантов на поле, показал участок, который надо вспахать, а потом хорошенько избил своей инвалидной палкой. И махнул рукой — мол, начинай работать.

Когда взрослый, уже пожилой мужик рассказывал об этом, его трясло.

– Не знаю, как я стерпел, – говорил он. – Ради деревни стерпел, боялся, что деревню сожгут. Но в следующий раз не выдержу – убью его.  

Избивали за кусок хлеба

Зимой нас гоняли чистить дороги для немецкой техники. Тут к нашим бригадам прибавляли пленных, и я забывал о своих злоключениях и неприятностях. Голодные и слабые, ветром шатает, в каком-то дырявом тряпье поверх летнего обмундирования…  Конвоиры на них даже не кричат, а сразу бьют палками, прикладами, пинками. Наши старались как-то поддержать, подкормить их, бросить хлеб или картофелину, когда конвоир отвернётся. И я туда же. Захватил из дома хлеба побольше, кинул пленному кусок. Да не докинул видно. Он не сумел поймать, наклонился, чтобы подобрать хлеб с земли, а конвоир заметил, криком позвал к себе других конвоиров. И они за этот несчастный кусок хлеба стали избивать человека прикладами до смерти. Не знаю, остался ли пленник жив, после избиения он не мог подняться с земли. А я не мог поднять голову и посмотреть на земляков, так мне было стыдно и горько. «Растяпа, болван! Не умеешь, не берись, – ругал я себя. – Зачем я только брал с собой этот хлеб! Из- за него теперь человек умирает». И больше уже не пытался помогать пленным. Эта оборванная толпа, копошащаяся в снегу, иногда снилась мне после войны. И всегда на душе тоска и вина.

Но это все не самое страшное. Настоящая беда началась в 1943 году, когда приблизилась к нам линия фронта. В конце июня по деревням прошёл слух: немцы гонят людей на Запад, заставляют эвакуироваться. В соседней деревне бабка с внучкой отказались уходить, заперлись в доме. Так немцы подперли дверь, забили досками окна и сожгли его вместе с хозяевами. Наверное, поэтому, как только в дом вошли два немца и скомандовали: «Вэг», мать не стала прекословить и уговаривать. Она только и успела перекреститься на икону, схватила нас за руки и ушла. Сначала жители Гуторова ютились в овраге за деревней, потом собрали в колонну, погнали на Запад. В пути колонну бомбили и обстреливали. Немцы тоже старались, пристреливали отстающих. Настоящий ад с грохотом, со стрельбой. Мы с братом во время остановок копали окопы, в которые прятались всей семьей, может, потому и уцелели.

Странно, но в этом горьком пути мне было жалко не людей, а животных. Лежит убитая лошадь, а жеребенок не понимает ничего, сосет молоко, овца голая раздулась, как шар, вся шерсть на ней сгорела. Их-то за что?

А прямые попадания превращали людей в кровавую мешанину, не разберешь что, только кровь черная запеклась.

«Дожили до июля»

Летом 1943-го Гиммлер разослал начальникам карательных групп, высшим начальникам СС и полиции Украины, а также «срединной России» приказ Гитлера о том, что «области северной Украины и срединной России должны быть очищены от всякого населения». Колонну гнали в белорусский город Травник, около которого немцы организовали лагерь смерти…

Но Строевым повезло. Из-за проволочек в пути они дожили до июля. В июле 1943 года высшие чины рейха убедились, что Травник не справляется с полученной задачей, смертников было слишком много. И Гиммлер 29 июля 1943 года издаёт секретный приказ, в котором пишет: «Я считаю целесообразным, чтобы жены бандитов и собранные бандитские дети были расселены на окраинах бандитских территорий и заняты там полезным делом, например, плетением корзин и тому подобным. Они должны, однако, получать рацион питания достаточный только на несколько дней…»   

Пригнали в Новгород – Северский, погрузили в вагоны. Привезли в Белоруссию. Ах, Белоруссия, горькая земля! Низкий тебе поклон за всё. За приют под твоими соломенными крышами, за «бульбу дробненькую» и деруны из картошки, которые отдавали нам крестьянки, отрывая пропитание от своих семей. А вы знаете, что такое царское угощение в 1944 году? Это белорусские «колдуны» – шарики из тертой картошки, вареные в воде, а в середине крошечный кусочек сала. И всё это нам давали, кормили даже без просьб с нашей стороны. Никогда я больше не видел такого терпения, такой доброты безмерной. А ведь эти люди кормили не только нас, но еще и партизан.

А по вечерам и днём вокруг приютившей нас лесной деревеньки поднимались зарева.

– То села горят, хлопчик, – спокойно ответила на мой вопрос наша хозяйка. – Пустые села, ты не пугайся.

Женщина не хотела пугать ребёнка и открывать ему истину. Каратели действительно жгли пустые деревни, но только после того, как расстреливали всех их жителей. Но хоть мы и не понимали окружающей обстановки, приближение смерти чувствовали очень ясно. Она просто была разлита в воздухе, как какой-то трудноуловимый запах. Нас с братом приводило в отчаяние невозможность выкопать окоп. Земля в Полесье болотистая только откопал на один штык —  и уже яма заполнилась водой. А нам по ребячьему простодушию казалось, что окоп – это спасение. Вот выкопаем окоп, спрячемся – и никто нас не найдет: ни каратели, ни бомбы, ни мины. Бредили этим окопом.

Родителей убила война

По счастью, укрытие не понадобилось. Красная Армия пришла просто и буднично, без крупных боев, без обстрелов. Воевали, конечно, но бои обошли нашу деревушку. И сразу же мы пошли пешком домой на Орловщину. Дороги были ещё забиты неубранными трупами коней и людей. Над ними стоял страшный смрад гниющего мяса. После войны я несколько лет не мог есть ничего мясного — ни супа, ни котлет. Казалось, что еда пахнет трупом.

Домой пришли к осени. Ни жилья, ни еды, стали копать землянку… Всего не перескажешь… Но ещё два слова о Дне Победы. Радость, конечно, огромная радость. Но и скорбь огромная. В этот день деревня наша разделилась. Это трудно объяснить сейчас. В войну мы все были вместе, а после Победы разделились на вдов и сирот, и счастливцев, у которых родители остались живы. Смотреть друг на друга стали по–другому.

Наш отец вернулся в августе 1945 года. А в октябре мы его похоронили. Через четыре года умерла мама. Моих родителей убила война. Убила не штыком, осколком или пулей, а нечеловеческими нервными и физическими нагрузками, которые им пришлось перенести. Но ко времени их смерти я уже давно стал взрослым. Меня вырастила и воспитала война.

 

Справочно

После всех описанных выше событий, в 1950 году Николай Михайлович Строев был призван в ряды Советской  Армии, служил в воздушно – десантных войсках, вступил в ряды ВЛКСМ. После демобилизации, в 1953 году, поступил на работу слесарем в трест «Орелстрой» в г. Орёл. В 1955 году за систематическое перевыполнение производственного плана был направлен на учебу в г. Выборг в школу электромехаников, где был секретарем комсомольской организации. Затем работал в Ливнах механиком. После реорганизации треста порядка 20 лет проработал инженером – механиком на производстве ливенской исправительной колонии №2.  В 1991 году закончил службу в звании майора. С 1994 года на пенсии. Награждён орденом «Трудового Красного знамени».